Ученые

Нам могут, пожалуй, возразить, что мыслительная деятель­ность (и притом не только конкретная, но и более абстрактная) бывает присуща и необходима не только людям науки, но также и представителям целого ряда других профессий, иногда не имею­щих с наукой ничего общего. Так, политический деятель должен уметь в каждый данный момент отчетливо ориентироваться в слож­ном взаимодействии факторов, так или иначе влияющих на ход общественной жизни; крупный коммерсант должен быть очень расчетливым и дальновидным, если он хочет действовать навер­няка, не рискуя более или менее крупными убытками; наконец, хороший шахматист обязан своим успехом исключительно сильно развитой мыслительной деятельности, позволяющей ему рассчитывать на много ходов вперед все возможные комбинации и делать соответствующие выводы из каждого хода против­ника.

Не отрицая всех этих фактов, мы все-таки считаем необхо­димым указать на то, что во всех перечисленных профессиях (за исключением, пожалуй, игры в шахматы) мыслительная дея­тельность играет побочную, дополнительную роль, являясь лишь одним из средств, очень полезным, но, безусловно, не необхо­димым. Энергичный общественный деятель, благодаря своему эмоциональному подъему или напряжению воли может достигнуть нередко гораздо больших результатов, чем самые расчетливые и дальновидные люди; подробнее об этом сказано будет дальше, при рассмотрении соответствующих типов. Между тем научного работника совершенно невозможно представить себе без постоянной, вдумчивой и напряженной работы мысли, составляю­щей здесь основу всего дела и залог всякого успеха. В этом отно­шении шахматная игра, действительно, настолько близко под­ходит к некоторым родам научной работы (главным образом, к дедуктивным наукам), что может быть также причислена к чисто интеллектуальным занятиям: недаром мы знаем, что многие ученые и мыслители охотно играли в шахматы. Однако, профессиональные шахматисты настолько редки, что выделять их в самостоятельную разновидность интеллектуального типа было бы нецелесообразно.

Если таково значение научной работы для полного и отчет­ливого проявления интеллектуальных типов среднего уровня, то очевидно, что наиболее ярких представителей данного типа мы встретим в тех социальных положениях, которые дают человеку наибольшую возможность удовлетворять своей склонности к научным занятиям. Сюда относятся (при современных социаль­ных условиях) прежде всего профессия преподавателей высших учебных заведений (профессора, приват-доценты и т. д.), где пре­подавание обычно бывает связано с научной работой; затем — положение лиц, которые, благодаря своей материальной обеспе­ченности или поддержке извне, имеют возможность свободно заниматься наукой (так называемые «свободные ученые»); наконец, сюда же следует причислить и те случаи, когда чело­век, занимающийся ради заработка каким-нибудь побочным делом, может уделять ему сравнительно немного времени, а главные свои силы посвящать научным занятиям.

Переходя   к   дальнейшей   характеристике   представителей данного типа, остановимся, прежде всего, на тех дополнительных чертах их эндо-психики, которые хотя и не составляют главной, отличительной их особенности, но, тем не менее,   всегда бывают им   присущи,   входя   необходимыми   составными   элементами в характеристику профессионального ученого.   Из познаватель­ных функций здесь следует упомянуть, прежде всего, о хорошей памяти,  обладание  которой  представляется необходимым для всякого   научного   работника;   преобладает,   конечно,   память осмысленная, уменье каждый вновь усваиваемый факт включить в систему уже имеющихся знаний, — но часто нужна бывает и механическая память, например, для запоминания терминов, дат, собственных имен и т. д.  У естествоиспытателей, постоянно имеющих дело  с изучением внешних объектов,  бывает также значительно развита наблюдательность, систематическая и планомерная, но в то же время довольно односторонняя — только по отношению к тем явлениям, которые так или иначе касаются их специальности.   Такая же односторонность и в их эмоцио­нально-волевой    сфере.     Способность     к    волевому    усилию, достигая иногда очень значительных размеров, обнаруживается, однако, почти исключительно в форме склонности к напряжен­ному и упорному умственному труду, между тем   как другие, не менее существенные ее проявления (борьба за свои или обще­ственные   интересы,   различного   рода   внешняя   деятельность, физический труд и т. п.) бывают зачастую почти атрофированы. Наконец,   среди   чувствований   (высшего   порядка,   идейных) особенно сильным развитием отличаются опять-таки те, кото­рые имеют ближайшее отношение к их специальным занятиям: интеллектуальные   чувства,   в   особенности   любознательность, интерес к приобретению новых, преимущественно фактических сведений; чувства профессионального долга, та научная добро­совестность, без которой в этой области немыслимо достигнуть сколько-нибудь   серьезных   результатов;   самолюбие,   которое также у ученых играет часто  немаловажную роль,  переводя незаметно их разногласия с принципиальной почвы на чисто личную, возбуждая острые споры о приоритете и т. д.

Итак, у чистых интеллектуальных среднего уровня различ­ные второстепенные, дополнительные эндо-черты группируются вокруг основной, характерной их особенности (склонность к систематической деятельности мышления, находящая свое выражение в научной работе), образуя вместе с нею один общий, цельный и законченный психо-социальный комплекс, достаточно типичный для того, чтобы выделить его в качестве особой разно­видности. Если же какая-нибудь из этих второстепенных черт достигает столь значительного развития, что выступает наравне с главной особенностью или даже преобладает над нею, то полу­чается один из смешанных или комбинированных типов, о кото­рых будет сказано ниже.

Принадлежность к среднему психическому уровню также сказывается вполне определенными чертами, существенно отли­чающими представителей разбираемого типа как от низшего, так и от высшего уровней. Здесь мы впервые встречаемся с извест­ными идейными интересами, сознательными и устойчивыми, с определенными, взаимно-согласованными взглядами на жизнь и свое отношение к ней, одним словом — с наличностью того, что принято называть миросозерцанием. Эта наличность опреде­ленных взглядов и стремлений, в связи с значительной способ­ностью к умственному труду, делают чистых интеллектуальных среднего уровня активными и полезными членами человеческого общества, любящими свое специальное научное дело и посвящаю­щими ему нередко все свои силы.

Отличие же от представителей высшего психического уровня заключается, прежде всего, в известной узости и односторон­ности интересов, отражающейся как на миросозерцании лиц данного типа, так и на всей вообще их научной работе. Узкие специалисты, они зачастую совершенно не в состоянии бывают хотя бы временно отрешиться от своей специальной точки зрения, чтобы понять лиц другой профессии или другого умственного склада. Так, в небольшой сценке из «Анны Карениной» профес­сор философии («маленький человек в очках, с узким лбом»),

Прерванный во время своего научного спора неожиданным и дилетантски-прямолинейным вопросом Левина, совершенно растерялся и не знал, что ему ответить; между тем, Сергей Кознышев, «который далеко не с тем усилием и односторонностью говорил, как профессор, и у которого в голове оставался простор для того, чтоб и отвечать профессору, и вместе понимать ту простую и естественную точку зрения, с которой был сделан вопрос», без всякого труда ответил на неожиданную реплику. Такая ограниченность умственного кругозора заставляет пред­ставителей данного типа переоценивать значение своей специаль­ности, относясь с наивным и иногда смешным высокомерием к представителям других профессий. В «Скучной истории» Чехова ассистент старого профессора Петр Игнатьевич, очень усердный и добросовестный, но малодаровитый молодой ученый продолжает и во время обеда, за общим столом вести свой скуч­ный разговор о разных мелочах научной жизни; когда же дочь профессора и ее жених-музыкант начинают говорить о фуге и контрапункте, о Бахе и Брамсе, он опускает скромно глаза, как бы совестясь за людей, которые в присутствии таких ученых мужей, как его патрон и он сам, позволяют себе говорить о каких-то глупостях. Та же ограниченность умственного круго­зора, неспособность понять всю глубину и широту известной проблемы, хотя бы даже и научной, заставляют представителей этого типа и в пределах своей специальности обращать внимание преимущественно на мелочи, переоценивая их значение и из-за деревьев не видя леса. Во время пребывания профессора на даче Петр Игнатьевич по воскресеньям приезжал к нему и, чтобы доставить своему учителю удовольствие, рассказывал ему разные «пикантные» истории из научной жизни и научной полемики; истории эти обыкновенно сводились к тому, что один ученый сделал открытие, другой уличил его в позаимствовании, а третий пристыдил обоих, доказавши, что они приняли под микроскопом воздушные пузырьки за темный пигмент. И старый профессор, слушая Петра Игнатьевича, рассказываю­щего все эти пустяки подробно и обстоятельно, со ссылками и цитатами, с грустью думал, что когда-то этот человек заменит его на его кафедре.

Другой характерной чертой, отличающей представителей разбираемого типа от высшего уровня, является отсутствие у них творчества, их неспособность к самостоятельным, сколько-нибудь оригинальным комбинациям в области научной мысли. Вся их научная деятельность сводится обыкновенно к собиранию фактических данных, подтверждающих или опровергающих какую-нибудь распространенную в данный момент теорию или же вносящих в нее частичные дополнения и поправки. В этом собирании фактов они обнаруживают нередко необычайное терпение и трудоспособность, а также значительную память и даже остроумие, а так как для науки фактический материал является столь же необходимым, как и построение гипотез, то, следовательно, полезность их работы не подлежит сомнению. Тем не менее, несомненно и то, что в науке они являются черно­рабочими, а не хозяевами, последователями и подражателями, а не творцами и инициаторами. Прекрасные, незаменимые асси­стенты, они зачастую выходят потом плохими профессорами и посредственными учеными. В связи с этим стоит и их склон­ность к почитанию авторитетов, доходящая иногда до настоя­щего фанатизма. К самостоятельной критике они, большею частью, бывают совершенно неспособны; если же и критикуют (и иногда очень ожесточенно и заносчиво) какую-нибудь теорию, то непременно с точки зрения другой теории, сторонниками кото­рой они являются.

Подобно всем вообще чистым типам, представители разбирае­мой группы отличаются известной односторонностью, сказываю­щейся как в направлении их интересов, так и во всем их пове­дении. Привыкшие к тиши и уединению библиотек и кабинетов, они чувствуют себя неловко в большом шумном обществе и вообще совершенно не приспособлены в общественной жизни. Их простая несколько строгая внешность, старомодный, потер­тый костюм и спокойно-ровная книжная речь давно уже вошли чуть не в поговорку. Мало зная людей и жизнь, будучи заняты преимущественно различными теоретически-отвлеченными вопро­сами, они никогда не успевают вовремя позаботиться о своих собственных выгодах, и поэтому бюджет их обыкновенно более или менее хромает. Общественными делами они интересуются мало, — если, конечно, самая научная область, в которой они работают, не соприкасается так или иначе с общественностью; в тех же случаях, когда жизнь вынуждает их так или иначе высказаться по общественным вопросам, они оказываются или консервативными (незнакомство с жизнью порождает чрезмерную робость и осторожность), или же книжно-радикальными.. По-видимому, в прежнее время такие ученые-отшельники встре­чались чаще, чем теперь, когда все увеличивающиеся практиче­ские тенденции жизни способствуют преимущественно возник­новению комбинированных и смешанных типов; однако и теперь чистые типы подобного рода не так уж редки.

Что касается условий, способствующих возникновению и развитию разбираемого типа, то, конечно, он может сложиться только в культурной среде, сознавшей значение и пользу не только прикладных знаний, но и чистой науки. Наличность таких государственных и общественных учреждений, как акаде­мии и университеты, библиотеки и лаборатории, предназначен­ных, с одной стороны, для распространения научных знаний, а с другой — для разработки и культивирования чистой науки,, или же, при отсутствии их, существование хотя бы отдельных меценатов, поощряющих научную работу, представляется необ­ходимым для того, чтобы могли возникнуть типы, подобные только что разобранному.